Как воровали на советской почте
90 лет назад количество хищений посылок и денежных переводов на почте достигло такого масштаба, что проблемой занялась Прокуратура СССР. Однако, несмотря на ужесточение наказания вплоть до расстрела, исправить ситуацию не удалось.
Работа почтовой службы в России не складывалась испокон веков. «Дело ж почты – дело дрянь: адресованные в Ладогу, письма едут в Еривань», – писал в 1871 году Алексей Толстой. Революция и перевод системы связи на социалистические рельсы если и исправили ситуацию, то не сильно. Несмотря на то что количество почтовых отделений значительно выросло, качество работы почтовиков всё так же оставляло желать лучшего. Не только письма, но и телеграммы могли идти к адресату неделями, а посылки и переводы часто пропадали – на почте это деликатно называлось «заимствованиями».
Естественно, что граждане вовсю жаловались на работу почты. Как отмечала заведующая бюро жалоб Комиссии советского контроля Совнаркома Мария Ульянова, «можно было бы без конца рассказывать, что говорят жалобы о пропаже посылок, денежных переводов, об их засылке, о задержках заказных, спешных и воздушных писем». Цифры говорили сами за себя – только за девять месяцев 1934 года на почту поступило 1 338 000 жалоб. При этом в большинстве случаев речь шла о весьма серьёзных нарушениях. Как следовало из отчёта Наркомата связи, с каждым годом масштабы воровства денежных переводов становились всё больше. Если в 1931 году ведомственное бюро контроля переводов вскрыло недостачи на 10 млн рублей, то в 1933 году их объём вырос до 17 млн рублей. Одновременно происходило воровство посылок: в 1933 году их всего по стране пропало 21 тысяча. В 1934 году количество украденных посылок уменьшилось до 15 тыс., однако при этом жулики переключились на отправления с объявленной ценностью, из-за чего общий ущерб даже вырос.
Одновременно многие посылки если и не пропадали, то приходили в совершенно непотребном виде. «Говорят, что у нас много хищений посылок потому, что плохо пакуют, посылки разбиваются, и оттуда легко вытащить. Я недавно был на Московском вокзале и смотрел, как обрабатывают посылки. При нашей системе, если даже делать железобетонные ящики, то и они будут разбиваться. У меня на глазах посылки бросали из вагона на платформу, потом, когда грузили в грузовики, опять бросали эти посылки, как отбросы. В московских кладовых они хранятся в громадных штабелях – это целые горы. Скажите, из какого материала должна быть тара, чтобы эти ящики не разбились? В Хабаровске, например, до 7 тыс. посылок сложено в одном месте», – сетовал глава Наркомсвязи Алексей Рыков.
Пропадали не только посылки и переводы, но даже выписанная гражданами периодика. Проверка, проведённая в одном из московских почтовых отделений, показала, что его сотрудники присваивали ровно половину газет и журналов, предназначенных для доставки подписчикам, после чего продавали их. Ещё одним вопиющим случаем стала скандальная история, произошедшая в Ростове-на-Дону, где почтальон, не желая бить ноги, регулярно выбрасывала полученные для доставки письма.
Зная о ситуации, власти неоднократно принимали меры – в частности, в феврале 1932 года вышло Постановление ЦИК об усилении ответственности за хищение и пропажу почтовых отправлений. Однако лучше не стало, и в декабре 1934 года по инициативе Прокуратуры СССР прошло специальное совещание, предметом которого стала деятельность Наркомата связи.
Набивший руку на поисках «врагов народа» Андрей Вышинский объяснил провалы в работе почты привычным образом: «Пробирается один чужак, один враг, умеющий хорошо замаскироваться. Работники связи очень часто лишены самого элементарного чутья, они принюхались как-то к своей «атмосфере», не чувствуют, что рядом сидит жулик». В свою очередь, нарком Рыков хоть и соглашался с тем, что в его ведомстве могут скрываться затаившиеся враги советской власти, он невольно или нарочно обращал внимание на системные недостатки. Через почтовые отделения ежегодно проходит 20 млрд рублей наличными, говорил он. Плюс поступают тысячи ценных посылок. В таких условиях к подбору кадров нужно относиться особенно скрупулёзно.
А что происходит сейчас? Повсюду головотяпство, отягощённое безразличием. В Свердловской области за три месяца на работу было принято 60 человек, не имевших ни паспорта, ни справок о прежней работе. Чем всё закончилось, понятно. В Шахтах в отдел связи поступил грузчиком некто Корбут, у которого не взяли не только документов, но даже фотокарточки. Уже через две недели его повысили до ответственного по обмену почты. Дождавшись, пока к нему в руки попадёт сумка с 32 тыс. рублей, он вышел из почтового вагона, и больше его не видели. А в Астрахани один такой же новый «почтальон» оказался профессиональным вором, бежавшим из лагеря. Он сразу же украл 20 тыс. рублей и скрылся.
Что самое поразительное, вся эта грандиозная безответственность сочеталась с таким же потрясающим формализмом, приводившим к не меньшим перебоям в работе системы связи даже на государственном уровне. Так, прокурор по связи Прокуратуры СССР Левин в изумлении приводил подробности вскрытой его подчинёнными истории. Нарком земледелия СССР отправил служебную телеграмму главе крымского отделения ведомства. Работница Центрального телеграфа получила бланк с текстом и в принципе понятным каждому здравомыслящему человеку адресом: «Крым, наркомзему».
Решив снять с себя ответственность, она запросила справочное бюро, что такое Крым. Оттуда ответили, что селение Крым имеется близ Ростова-на-Дону. В результате телеграмма ушла в Ростов. «Ростовские товарищи удивлены, они знают, что у них имеется местечко Крым, но там никогда не было наркомзема, и, очевидно, речь идёт о центре Крымского полуострова. В ответ на это ответственный дежурный из Москвы заявляет: не ваше дело рассуждать, а вдруг наркомзему пришла в голову мысль выехать в местечко Крым, раскинуть шатёр и греться на солнышке. Полемика эта длилась двое суток, и только на третьи сутки Ростов плюнул на это дело и передал «на свой риск» с опозданием на трое суток непосредственно в Симферополь», – рассказывал Левин.
Понимая, к чему идёт дело, Рыков попытался вырулить из ситуации, разделив ответственность с силовиками. В Воронеже некто Белокопытов похитил 39 500 рублей, так его даже не стали ловить, возмущался нарком! Занялись им только после того, как соседи стали обращать внимание на купленный жуликом дом с садом – мол, живёт не по-социалистически. Другой почтовик за подлоги и растраты был осуждён на 10 лет лишения свободы, но его забыли (!) арестовать, и он уехал. А другому растратчику, присвоившему 3 тыс. рублей, дали всего восемь месяцев исправработ. «Как видите, меры наказания иногда бывают очень лёгкие. Это говорит о том, что наши органы не добиваются того, чтобы меры применялись с какой-нибудь последовательностью», – намекал глава Наркомсвязи.
В итоге было решено ещё туже закрутить гайки. В республиках, краях и областях вводились должности помощников областных прокуроров и старших следователей, которые должны были заниматься только делами почты. На предприятиях связи создавались «группы содействия прокуратуре». Также подчинённым Вышинского предписывалось «усиление судебных репрессий». Уличённых в кражах посылок и переводов вменялось судить по знаменитому закону «семь-восемь», как за хищение государственной собственности, – за это следовал расстрел с конфискацией имущества.
Однако если это и помогло, то несильно. В 1946 году Министерство связи СССР подсчитало, что работники почты похитили переводы почти на 21 млн рублей и украли из посылок ценности на 2,1 млн рублей. В последующие годы уголовные дела о кражах появлялись регулярно вплоть до самого конца Советского Союза. Так, в 1986 году сотрудники МУРа задержали группу водителей Московского почтамта, вытащивших из посылок вещи и деньги на сумму 50 тыс. рублей.
Вот и Почта России, похоже, во многом унаследовала старые традиции. В прошлом году Московская транспортная прокуратура сообщила о передаче в суд дела в отношении сотрудников Почты России, работавших в аэропорту Шереметьево. Сортируя доставленные посылки, они воровали отправления из интернет-магазинов, в которых лежали дорогие телефоны и смарт-часы. Всего сумма ущерба превысила миллион рублей. Увы, сломать вековые традиции бывает непросто.