Пытки и изнасилования заключенных в России: как беларусу удалось собрать доказательства

Сейчас он находится во Франции и собирается попросить там политического убежища.

В своем первом интервью журналистам на камеру Сергей рассказал о своей жизни в колонии и после нее, а также о том, как ему удалось вывезти из страны крупнейший архив видеосвидетельств пыток в российских тюрьмах.

«Я выбрал жить»

Би-би-си: Представься, пожалуйста, полным именем, скажи, сколько тебе лет и, собственно, кто ты?

— Меня зовут Сергей Савельев. Мне 31 год, я из Беларуси и, по сути, я являюсь именно тем человеком, который передавал правозащитной организации Gulagu.net все те страшные кадры, которые сейчас растиражировали во всех СМИ. Ну, это я.

Читайте по теме:Криминальный авторитет Юрий Ериняк оспаривает в суде обвинения в похищении и вымогательстве

Би-би-си: Ты можешь рассказать, как оказался во Франции? Если можно, с 24 сентября, если я не ошибаюсь, когда ты оказался в аэропорту Пулково. Можешь рассказать, что произошло в этом аэропорту, как ты вообще там оказался?

— Я решил слетать в Новосибирск к друзьям. [По дороге] из Минска в Новосибирск у меня была пересадка в Пулково. Прилетел в Пулково и пошел к стойке регистрации на следующий рейс узнать, когда начнется регистрация. Девушка уточнила мою фамилию и попросила чуть-чуть подождать. Тут я сразу понял, что что-то здесь не так. Ну, а куда деваться?

Через несколько минут подошел один мужчина в штатском, с ним двое полицейских, местных, из аэропорта. Говорит: «Сергей Владимирович? — Да. — Куда летите? Что везете?»

Сразу же подошли еще пара человек в штатском. Их каждые пять минут становилось больше и больше, набежало около десятка в общей сложности. Никто не показывал никаких удостоверений, никто не представлялся. Да и не было необходимости — прекрасно представлял уже, кто это такие.

Начали с простого — они просто капитально осмотрели мои вещи. Я понимал, что они ищут, — наверное, какие-то носители информации, флешки, может быть, ноутбук. Ничего этого я не брал — я ехал в гости.

Они поняли, что ничего этого у меня с собой нет, и отвели в отдельное помещение, где начали вести допрос. Они сразу выложили свои карты: «Там твой телефон прослушивали, мессенджер читали, с какой почты ты там все это отправлял мы в курсе. И по поводу всего твоего сотрудничества с [основателем Gulagu.net Владимиром] Осечкиным последние полгода мы знаем».

И начали задавать вопросы с целью дискредитации правозащитного проекта Gulagu.net. Это, конечно, какой-то сюрреализм, но они даже сказали, что это было по заказу Осечкина.

То есть ты можешь себе представить, что Владимир Осечкин в 2013 году завербовал меня, чтобы я сел в российскую тюрьму, выкрал оттуда какой-то массив видеоматериалов и передал ему? Ну если б я так мог — ну что тут можно было бы сказать… Что надо делать вторую серию, надо сделать пластическую операцию, поменять документы и ехать в другую зону.

Би-би-си: Я знаю, что они тебе выбор какой-то предложили, какие-то варианты.

— Да. Они меня сразу поставили перед фактом — тебе, мол, сидеть в любом случае сейчас. За то, что ты делал, ты сядешь. И с учетом того, что ты делал — ты распространил информацию про ФСИН компрометирующую, тебя там убьют. Или со шконки упадешь со второго яруса, или в камере повесишься. Найдут тебя повешенным. Перед этим ты все нам расскажешь, а когда уже будет не надо, то… То есть эта угроза вполне реальна, такое очень часто происходит на самом деле.

Читайте по теме:Новое уголовное дело против Заремы Мусаевой: ей грозит до пяти лет за нападение на сотрудника ФСИН

И дальше пошел допрос вместе со всеми этими вопросами неудобными. А после этого, уже в конце, говорят: ну вот смотри, сейчас если ты подписываешься на сотрудничество с нами, то мы привлечем тебя по статье «Разглашение государственной тайны». Там до четырех лет всего.

Если нет, если начнешь скрываться от следствия или что-то еще, то это будет уже шпионаж, потому что ты гражданин другого государства и в иностранную правозащитную организацию передавал сведения о Российской Федерации. Там от 10 до 20 лет и ты, говорит, не скроешься у нас нигде — ни в Беларуси, ни в Украине, нигде в СНГ. Мы тебя везде найдем.

И вот тут мне стало интересно, а выбор-то — он где, какой выбор? То есть вы мне сразу сказали, что посадите, а меня в тюрьме убьют. Сейчас вы мне предлагаете сесть на четыре года, и меня убьют, или сесть на 20 лет — и меня убьют. А что тут выбирать? Может гуманнее сразу пристрелить?

Би-би-си: Как они тебя отпустили?

— Ну изначально было оговорено — мы тебя спрашиваем как свидетеля пока. То есть у них прямых доказательств никаких пока не было. То есть вот именно только эти вот переписки — как они их там добыли, это уже вряд ли были какие-то законные способы.

Поэтому, наверное, в основу обвинения они не могли их положить, но уже после того как они меня опросили и выдавили из меня эти все показания, мне нужно было показать, что я сотрудничаю, что я готов.

Я подписал какие-то документы, обязательство явки, то есть, что я обязуюсь явиться, когда они меня вызовут, и они меня отпустили. Помимо этого — я ведь не улетал из России. Я летел дальше по России в Новосибирск и они, наверное, были уверены, что в случае, если я попытаюсь пересечь границу РФ в сторону Беларуси или еще куда-то без их ведома или разрешения, тогда они увидят и смогут пресечь. Поэтому в Новосибирск я отправился оттуда. Отпустили в общем.

Фото: BBC News Русская служба

Би-би-си: И в этот момент ты понял, что это конец. Надо бежать.

— Да и выбор, выбор-то где? Тут у меня появился другой вариант уже — жить или умереть. Я выбрал жить — и начал искать способы, как это сделать. Я побыл в Новосибирске, все это время они продолжали мне отписывать в «Телеграме»: «На какое число ты взял билеты обратно? Мы должны встретиться в Домодедово, возьми такой рейс, который будет с пересадкой в Домодедово, мы снова несколько часов побеседуем, и ты летишь к себе в Минск».

Ну я думал, да я был уверен, что из России они меня не отпустят уже. То есть мы встретимся в Домодедово — и это будет моя последняя остановка. Дальше меня потащат уже куда-то по инстанциям.

Би-би-си: Ты купил какой-то билет до Домодедово?

— Я купил билет с пересадкой в Домодедово, но не воспользовался. Я долетел до Домодедово. Там нет никакого таможенного контроля, потому что рейс внутренний, а на посадку из Домодедово до Минска я уже не пошел, на регистрацию, так как нет никакого таможенного контроля и там им фактически негде было меня остановить.

Поэтому я был уверен, что они, как и в прошлый раз, сделают это на регистрации на следующий рейс. Поэтому я туда не пошел — я вышел из аэропорта и поехал на ближайший автовокзал, где просто на маршрутке, частным транспортом, который не отслеживается, пересек границу с Беларусью и приехал домой.

Би-би-си: В Беларуси тоже немного времени провел?

— В Беларуси провел вообще немного времени, около суток. Я уезжал, вообще не хотел афишировать этот отъезд никому. То есть это была такая секретная операция. Это такой стресс и страх. Вот именно тогда, в тот момент, это была просто паника.

Би-би-си: Когда ты в Стамбуле приземлился, успокоился или нет?

— Нет, стало еще интереснее. Потому что абсолютно новое место, никто не говорит по-русски.

Би-би-си: А эти люди, которые писали тебе, они продолжили тебе писать? Они пытались еще как-то выйти на связь?

— Нет, не знаю. Можно только догадываться, но, судя по тому, что дня через три он перестал пытаться дозвониться, тогда уже поняли.

Би-би-си: И сколько времени, получается, ты пробыл в Стамбуле?

— Четыре дня.

Би-би-си: Был уже какой-то план, куда дальше?

— То есть конечная точка у меня уже была, был только вопрос, как туда добраться. И я попробовал сразу пойти ва-банк и попробовать из Стамбула полететь в Тунис с пересадкой в [аэропорту] Шарль-де-Голль.

Би-би-си: Почему такой сложный маршрут?

— Мне обязательно нужно было, чтобы вторая сторона, конечная точка, тоже была безвизовой, ну и обязательно нужна была пересадка в Париже, чтобы я мог здесь выйти и запросить политическое убежище. Но меня не посадили на рейс. Сказали, что это очень подозрительно, потому что у нас есть прямые рейсы в Тунис. А вы летите через Шарль-де-Голль, это очень подозрительно, вы без визы не можете так полететь. Ну и никакие уговоры, ничего не помогло.

Пришлось задержаться в аэропорту еще на день, и я подобрал рейс прямой до Туниса. То есть больше трех дней максимум я нигде собирался задерживаться, но так уж вышло, что в Тунисе без прививок людей обязывают пройти карантин. То есть он проходит тоже в довольно комфортабельных отелях, это не какие-то там инфекционные боксы или какая-то страшная больница, нет. Это комфортабельные отели, там не меньше трех звезд, бассейн, прилегающая территория… То есть это все здорово, но мне пришлось провести там шесть дней.

Я пошел на официальный сайт французского посольства. Меня интересовал именно вопрос о транзитной визе. Оказалось, что при некоторых условиях белорусам не нужна транзитная виза во Францию.

Начал более детально изучать, что это за условия, и оказалось, что пересадка должна быть обязательно меньше 24 часов, не должно быть смены аэропорта. И одно из самых главных условий — оба рейса, и туда, и оттуда, должны совершаться партнерскими авиалиниями. Я не знал, какие линии друг дружке являются партнерами, поэтому я начал искать рейс одной и той же авиакомпании. И туда, и оттуда. И такой рейс нашелся.

Из Туниса в Шарль-де-Голль, оттуда в Санкт-Петербург, оттуда в Минск. И я уже был более спокоен, то есть уже был план, в котором я хотя бы 50/50 был уверен. И пустили на рейс, никто даже не спросил тогда про визу, мне сразу выдали оба посадочных талона — и на первый, и на второй рейс. И я прилетел в Шарль-де-Голль.

Би-би-си: Как ты вообще подошел к кому-то там и что сказал, у тебя была какая-то заученная фраза, что я такой-то и такой-то и хочу политическое убежище?

— Да, у меня была эта фраза, как она звучит — уже не помню, уже выпала из памяти. Я ее твердил, как заклинание, сначала одному полицейскому, он не понимал. Потом второму, потом третьему. Ну как бы ничего в конце концов и не поняли, пригласили мне переводчика, очень ему большое спасибо, очень внимательно отнесся, с пониманием, сказал, что это обычное дело, очень часто приезжают, не переживайте, это все обычная процедура, мы подпишем несколько бумаг. Несколько часов продолжалась эта процедура. Меня подержали в каком-то запертом помещении и направили в депортационный центр.

Би-би-си: Сколько ты ждал решения в итоге?

— Мне сказали — «после обеда». Всегда вызывают и объявляют по громкой связи, но я пошел узнавать сам, звоню полицейским, есть ли что-то для меня. Нет, говорят, мы вас позовем. Пришел через два часа снова. Нет ничего. Я уже пошел готовиться к ужину, и тут слышу — называют мою фамилию. Сотрудник говорит: багаж, багаж тащи. Было понятно, что уже пришло положительное решение по моему вопросу, и сейчас меня выпустят в город.

Фото: BBC News Русская служба

«Никуда не лезь, в чужие споры не встревай»

Би-би-си: Давай вернемся к тому, как ты попал в тюрьму в России. Ты белорус, вырос в Минске. Как ты оказался в России?

— Я поехал туда на заработки к знакомым. Точнее, знакомый уже некоторое время там работал.

Би-би-си: Он предложил тебе подзаработать.

— Ну да, в общем-то история простая и грустная, таких историй очень много. Я как бы знал, что это сомнительные… вещества. Сомнительное занятие, но в то же время меня уверяли, что это еще не в списке запрещенных веществ. Что список обновляется нечасто. Это то, что еще не в списках, надо ловить момент. Но, как оказалось, мне прислали эту посылку, которая была начинена собственно уже запрещенными веществами.

Буквально через полчаса ко мне в квартиру ворвался ОМОН — нет, даже на них было написано «Антитеррор». Сразу чем-то сбили с ног уже прямо в дверях, они прямо по мне забежали в квартиру. Здоровенный дядька в этих… берцах. То есть этот первый день, конечно, это было что то с чем-то. Это был первичный допрос, когда им еще все можно. Ну они и потом, конечно, себе очень многое позволяют, но вот в этот первый день, конечно, они оторвались неплохо на мне.

Би-би-си: Что значит оторвались?

— То есть прямо избивали. Избивали весь день в квартире, еще пока шел обыск, выемки. Все эти здоровяки стояли надо мной, там, наступали на голову, возили лицом по полу. То есть развлекались люди так. После этого меня там подержали какое-то время в ИВС местном и уже повезли в следственный изолятор. Это было СИЗО № 5 города Краснодара. Очень маленькое СИЗО такое, для своих. Да там всего-то десяток-полтора камер, наверное, рассчитанных на два-три человека.

Би-би-си: Кажется ты говорил раньше, что в СИЗО первичные навыки приобрел, которые тебе потом помогли в колонии?

— Ну, вообще да. То есть я попал в камеру третьим, там уже было два человека. Один был турок, а второй — кабардинец по-моему, уже несколько раз сидевший. Вот он начинает более-менее объяснять, что там будет дальше в следственном изоляторе, куда я дальше отправлюсь. Потому что там еще было ничего. Ну не считая того, что мы проходили следственные действия, многие из которых проходили болезненно.

Би-би-си: Насколько болезненно?

— Насколько болезненными могут быть побои.

Би-би-си: И этот человек тебе тоже что-то рассказывал? Какие основные уроки которые ты вынес из общения с ним и с другими заключенными?

— То есть он давал такие общие советы. Никуда не лезь, в чужие споры не встревай или в чужие драки, не садись никогда играть ни во что, как бы тебя не звали, десять раз подумай, прежде чем что-то сказать или ответить.

Старайся не материться, особенно когда с кем-то общаешься, потому что бывают люди, которые могут за одно слово зацепиться и перевернуть твою фразу так, как будто бы ты обматерил его, а не просто сказал что-то. К слову. То есть будет по-тихому — проплывешь себе и поедешь дальше в зону, в зоне вообще все по-другому, там уже можно вздохнуть.

Кадр из видео Gulagu.net / tjournal.ru

Би-би-си: А почему говорят, что СИЗО — это более тяжелая часть заключения, чем колония?

— Именно потому что это такое маленькое закрытое помещение, где при этом очень большая концентрация людей. СИЗО ФСБ — оно немного другое, там очень немного заключенных, но когда меня перевели в СИЗО № 3 города Новороссийска — тогда я понял, о чем говорят.

В камере на 12 человек у нас сидело 26. Это несмотря на то, что она по метражу своему даже для 12 человек маловата. И вот эти 26 человек в камере на 12, в той же самой комнате и туалет, и столовая. И спальня для всех этих 26 человек. И все эти люди — далеко не самые приятные в большинстве своем.

Би-би-си: Сколько времени ты в СИЗО провел?

— В первом — девять месяцев, пока шло следствие. Пока мне не было окончательно сформировано обвинение. После этого меня уже перевели в СИЗО № 3 города Новороссийска, после этого периодически вывозили в город Крымск на судебные заседания.

Но это такой формализм! То есть вот эти все суды у меня длились больше года, наверное. Год и три или четыре месяца. Какое-то переливание из пустого в порожнее.

Вот за эти полтора года я увидел, что такое по-настоящему тюремные условия. Это было отвратительно. Я уже сказал, что очень маленькая камера. То есть спать по очереди — это само собой разумеется. Никакого, естественно, ремонта. Обвалилась с потолка штукатурка, тараканы…

Я никогда таких монстров не видел раньше. Огромные рыжие твари. Огромное количество всякой живности — то есть там были и обычные домашние рыженькие таракашки. Были и какие-то ужасные — иногда приходили из канализации, чтобы посмотреть на нас, что ли…

Би-би-си: Какой у тебя срок был по приговору и какая вообще статья это получается?

— Это была статья 228.1, часть 5 [незаконные производство, сбыт или пересылка наркотических средств] - и неоконченный состав преступления. То есть все вывели к тому, что я приобрел большой объем наркотических веществ с целью дальнейшего сбыта, но не довел свой умысел до конца, потому что доблестные правоохранительные органы пресекли эти действия. Мне дали всего девять лет.

Би-би-си: Тебя сразу определили в саратовскую колонию?

— Тут трудно сказать. Никто ведь тебе таких вещей не сообщает — приходят, стучат в дверь — такой-то и такой-то, собираемся на этап. И так я оказался в СИЗО № 1 города Саратова. Пока еще в СИЗО. Я так понимаю, что меня изначально определили уже в Саратовскую область, а по приезду в Саратов определили в СИЗО, там уже было распределение по колониям.

Еще когда я был в Краснодаре, ходило очень много слухов, что хорошо бы не попасть в Саратовскую область вообще. Когда я освобождался, все было иначе, но тогда это были одни из самых страшных зон. Даже в других областях люди слышали про ОТБ-1 и про ИК-13 — самые страшные их зоны.

«Они ничего не хотят узнавать, это просто такая ломка»

Би-би-си: Когда тебя определили — это был какой-то план «я тихонечко сижу, не буду отсвечивать»?

— Да-да, именно такой. Я этими действиями в общем-то и руководствовался. И в СИЗО, и дальше, когда меня отправили. Меня не сразу отправили в ОТБ, сначала я поехал в ИК-10. И у меня был план — я буду тихонько сидеть на месте и заниматься своими делами.

Би-би-си: При поступлении в колонию были какие-то насильственные действия?

— Да.

Би-би-си: Вот с тобой конкретно.

— Со всеми, кто поступил. В Саратове, как оказалось, не любят тех, кто приезжает из Краснодара, потому что считают, что краснодарские зоны все «черные» — там все «блатуют», вот мы сейчас будем вас «перекрашивать».

Би-би-си: Как это происходит?

— Самое первое — это обязательно «сквозь строй». А дальше тебя уже заводят в кабинет, где куча сотрудников сидит — все службы, оперативники отдела безопасности.

Какой там был чудесный дядя — Плугин, майор Плугин, начальник отдела безопасности. Он, кажется, со мной вел беседу. Такое темное помещение немного — только его одного видно и сотрудники стоят, и у меня по бокам два сотрудника. Он задает вопрос, и если ему не нравится мой ответ, он делает вот так…

Би-би-си: Какой твой ответ ему не понравился?

— Я уже даже не помню. Много моих ответов ему не нравилось.

Би-би-си: А что ему нужно было, что он хотел узнать?

— Мне кажется, они ничего не хотят узнавать. Это просто происходит такая ломка, типа: ты пойми, куда ты приехал, будь поспокойнее, потише.

После этого ты проходишь карантин некоторое время. Там уже над тобой работают «активисты», сотрудники уже практически не обращают на это внимания.

Би-би-си: Карантин как проходит?

— Карантин — это небольшое изолированное отделение. С маленьким прогулочным двориком, с несколькими больничными секциями. Тебя там учат, как правильно заправлять кровать, как есть за 15 минут и так далее.

Как говорил тот самый первый, с которым я познакомился еще в СИЗО-5, когда ты выйдешь в зону — ты выдохнешь. Ну и да, когда я вышел из карантина уже в зону, я действительно выдохнул.

Потому что это уже открытое пространство, там стоит какая-нибудь беседка, лавочки, там можно покурить, походить, просто подышать свежим воздухом. После следственного изолятора, когда ты в этой бетонной коробке грязной, где целая куча людей, просто выйти куда-то — это, конечно, дорогого стоит.

Би-би-си: Сколько времени прошло с тех пор, как ты поступил в колонию, и до того, как ты получил работу?

— Получил я ее почти сразу — это, как правило, происходит еще в карантине. Тебя ведь опрашивают «активисты» — что ты знаешь, что ты умеешь, что ты из себя представляешь. Там на каждого уже есть своего рода досье, если есть какая-то вакансия. Звонят, скажем, в оперотдел из столовой — нам пекарь нужен, есть пекаря какие-нибудь?

Би-би-си: А ты сказал, что ты с компьютерами хорошо можешь.

— Нет, я такого еще не говорил тогда. У меня тогда и в мыслях не было, что зэк может сидеть за компьютером. То есть я и не скрывал этого, но и зачем об этом рассказывать — это здесь бесполезный навык.

Ко мне пришли из санчасти — им требовался помощник для врачей, то есть заполнять какие-то карты медицинские, то есть там нужно было уметь писать. Нехитрое дело, но тем не менее меня туда взяли. Я там полгода проработал.

Фото: Reuters

Би-би-си: То есть ты жил вместе со всеми, и тебя утром как-то забирали, отводили туда?

— Да, я утром выходил из своего локального участка, шел в санчасть и до вечера там находился. После ужина возвращался к себе в отряд — телевизор посмотреть, книжку почитать.

Би-би-си: В отряде нормальные были взаимоотношения у тебя со всеми?

— Ну, довольно неплохие. Я мало с кем общался, потому что очень много времени проводил на работе, но это уже не следственный изолятор, где мы все в одной коробке и вынуждены как-то друг с другом контактировать. Там, как правило, людям друг до друга нет дела. Как-то все своими компашками устроились и все. Это мне, конечно, очень понравилось, я не очень общительный человек.

Би-би-си: В какой момент тебя перевели на вторую, главную работу?

— Сначала потребовалось заболеть пневмонией. Перед Новым годом в 2016-м я очень сильно простудился — ну это естественно, я работал в санчасти тогда, и это было очень тяжелое время, очень много было больных, и в основном пришлось бегать, помогать другим больным.

Таблеток наелся, ну и [работал], пока мне не стало совсем плохо — я с температурой под 40 сам свалился у себя на работе в палате и сам упал на больничный. Несколько дней пролежал с температурой — вроде все выправилось. То есть никаких особо анализов не делалось, но лекарства давали, я пошел на поправку. А оказалось, это была пневмония, и из-за того, что по большей части я ее перенес на ногах, она дала осложнение на легкие — на легких от пневмонии остаются рубцы.

И когда пришел в начале января черед плановой флюорографии, эти рубцы были видны на снимке. Во многих зонах есть флюорографические аппараты, но они маломощные. Выявить какую-то патологию они способны, но они недостаточно мощные, чтобы как-то эту патологию распознать. То есть видно, что что-то не так, а что именно — непонятно.

Но у них процедура одна — если видны какие-то изменения в структуре, обязательно нужно отправлять в специализированное учреждение на дополнительные исследования. Потому что туберкулеза, естественно, все боятся, с учетом такой плотности населения.

Би-би-си: Тебя отправили в ОТБ-1 (Областная туберкулезная больница №1).

— Да. Меня отправили в ОТБ-1.

Би-би-си: Ты понимал, что это за место?

— Ну, про него там очень много говорят. Очень много говорят.

Я когда ехал только в колонию, встретил одного парня — он через СИЗО возвращался из ОТБ куда-то то к себе — я не помню, в 17-ю что ли [колонию] или куда-то. То есть так получилось, что мы ехали в одном автозаке. Ну просто такой разговор попутчиков. «Кто, откуда едешь? — Из ОТБ. — Ну и как там? — Ну, как сказать… Да лучше не болеть. Не болей — и все будет хорошо».

То есть люди, как правило, вообще не хотели рассказывать, что там происходит, потому что мало с кем там происходит что-то хорошее.

Би-би-си: То есть это были какие-то просто слухи, что что-то там происходит?

— Ну, что там происходят какие-то прямо страшные вещи, там прямо ломают людей — ну вот такое. Что там ни фига не лечат. Слышал, что там на людях врачи ставят опыты.

Би-би-си: Когда тебя туда переводили, ты как представлял, что там делают с людьми?

— Ну, я, во первых, очень не хотел ехать туда — я прямо старался задействовать всех: начальника санчасти, еще кого-то там — ну просто не везите, давайте подождем хотя бы, переснимем! (смеется)

Он как-то он пытался это придержать, и вот еще, наверное, неделю — может быть, дней десять — я пробыл в карантине, в инфекционном боксе в санчасти. Но нет, все-таки пришлось ехать. Он [говорил]: не переживай, мы позвоним, все нормально, все будет хорошо. Ну и в целом прошло относительно неплохо.

Би-би-си: То есть тебя реально там лечили.

— Не пришлось. Я как только приехал, так как было подозрение на туберкулез, меня сразу же повезли на рентген. И на более мощном рентгене меня уже просветили, сделали снимки в разных плоскостях, и стало понятно, что это никакой не туберкулез. И все.

Но как ни крути, неделю придется тебе здесь провести, потому что следующий этап отсюда на «десятку» [колонию № 10] только через неделю.

Би-би-си: Что происходило эту неделю?

— Да ничего особенного. Естественно, меня сразу же опросили «активисты» — что знаешь, что умеешь — это обычная процедура в любом учреждении. Те, кому нужно, прекрасно знают, кто что из себя представляет, что знает, что умеет, кем до этого работал, какую имеет специальность или образование.

Буквально через три дня ко мне пришел молодой человек, который назвался дневальным отдела безопасности, сказал что у него сейчас есть вакансия — нужен человек, который хотя бы на уровне пользователя владеет компьютером и печатает быстро и грамотно. [Я говорю]: ну да, я могу, не вопрос. Говорит, ну тогда мы тебя завтра мы вызовем, уже побеседуем с кем-то из руководства.

Меня позвали на следующий день. Встретил майор Александр Владимирович Сергеев, который провел со мной беседу, показал отдел безопасности, компьютеры. Говорил: тут очень много документации разной, какая-то рукописная, очень много на компьютере печатается. Начнешь здесь работать, все время будешь проводить здесь, от подъема до отбоя. И вообще вот эти все отделения — все это практически не будет тебя касаться. Работы много — всегда будешь при деле, занят, срок пройдет незаметно и так далее.

Ну и как бы смотря из чего выбирать — проводить время где-то в отделении от завтрака до обеда, от обеда до ужина, спать в спальне в секции на 100 человек — либо воспользоваться комфортными условиями, находиться большую часть времени практически в офисном помещении за компьютером.

Би-би-си: Перечислили свои основные задачи, которые тебе надо было делать.

— Ведение служебной документации — самой разной, от самого простого — что-то просто распечатать, какие-то пустые бланки отдать кому-то для заполнения — до работы с какими-то сложными схемами: рисовать их в фотошопе или еще в других каких-то программах — Word, Excel, видео… Ну, очень много.

Би-би-си: Сами они не могли этого делать?

— Нет, кто-то и мог, но далеко не все.

«Этим никого не удивишь, просто мы раньше никогда этого не видели»

Би-би-си: Когда тебе принесли твой первый видеорегистратор — и когда ты увидел первое видео?

— Съемка на видеорегистратор происходит постоянно, то есть все сотрудники по учреждению передвигаются с регистраторами. Это обязательное требование. И, естественно, их постоянно нужно сбрасывать, эту информацию нужно систематизировать, как-то просматривать.

То есть я почти сразу стал этим заниматься, но я занимался именно этими обычными видеозаписями — как сотрудник делает обход по отделениям, как контролирует в столовой приемы пищи, то есть самые обычные, повседневные вещи.

Я около двух лет этим занимался — то есть с архивами я уже работал, но с обычными, простыми. Все это время ко мне, естественно, присматривались, за мной был контроль, постоянно наблюдали. Опять-таки это был процесс какого-то обучения — как лучше сделать, как можно быстрее сделать. Но, конечно, во многом приходилось доходить самому.

Би-би-си: Ты помнишь самое первое видео пыток и жестокого обращения, которое ты увидел?

— Самое первое… Нет, не помню.

Би-би-си: Ты только на видео видел это?

— К счастью, да.

Би-би-си: Когда ты понял, что на этих карточках, этих видеорегистраторах, — какие у тебя первые мысли были?

— Когда происходят такие видеосъемки, это ведь подготавливается заранее — это ведь не делает сотрудник. Это делают специально обученные люди из числа осужденных.

Подготавливается это мероприятие, человека помещают в камеру, где нет стационарных средств видеонаблюдения. Кто-то из числа осужденных, доверенных лиц приходит за видеорегистратором для этого каким-нибудь. Исправным, хорошим, чтобы со звуком, картинкой было нормально. Чтобы заряжен был полностью.

То есть это такое спецмероприятие, не бывает такого, что я просматриваю видеоархив и вижу, как сотрудник контролирует службу в храме, а после этого начинается… Извини… Что-то ненормальное.

Би-би-си: То есть ты всегда понимал, что этот видеорегистратор…

— Конечно, что его сейчас принесут — и там будет какая-то жесть.

Би-би-си: В какой момент ты придумал какой-то план? Ты сразу начал это копировать себе?

— Нет, не сразу. Какое-то время я просто смотрел, но я не знал, как на это реагировать.

Это трудно сразу осознать. Я, конечно, слышал — мы все об этом слышали, все, кто живет в России, об этом слышали, все об этом знают, никого не удивляет.

В тюрьмах пытают, в тюрьмах бьют, в тюрьмах насилуют, в тюрьмах убивают — этим никого не удивишь. Просто мы раньше никогда этого не видели — ну, как-то не удавалось. А мы ведь такие люди… Говорить можно все, что угодно, но пока не посмотришь… Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, правильно? Или, может, мы просто такие ограниченные, что пока нам прямо не сунешь под нос, мы до конца не осознаем, что это такое.

У меня были такие же представления. Я много раз слышал, даже знал, был уверен. Но раньше-то никогда не видел.

Естественно, понадобилось некоторое время, чтобы как-то это переварить. Естественно, при всем при этом продолжать выполнять свои функции, продолжать работу. Потому, конечно, и после первого, и после второго, и даже третьего, возможно, пятого [видео] - видимо, я не сразу понял, что я хочу делать.

Но уже по прошествии некоторого времени я подумал, что я буду это собирать, еще не зная, для чего. То есть еще четкого плана действий не было. Я еще тогда не думал, что я все это сейчас буду копить, а через три года я возьму и сделаю что-то. Нет. Пока буду складывать.

Потому что оно не должно было храниться — на это были конкретные указания. Раз есть видеозапись, мероприятия проведены — все, удаляй. То есть хранить это не нужно было — за редким исключением, когда [говорили]: скопируй на флешку, и начальник отдела с этой флешкой куда-то потом уходит — к вышестоящему руководству или, может, куда-то в управление.

Би-би-си: То есть бывало такое, что ты эту флешку отдавал кому-то из сотрудников колонии и они ее уносили?

— Конечно, было.

Би-би-си: А тебе было понятно, почему некоторые надо было сразу удалять, а другие куда-то относятся?

— Потом уже, наверное, понял, что бывали мероприятия, которые были заказаны сверху, и им нужны были подтверждения, что мероприятия действительно проведены. А бывали мероприятия, которые просто должны были быть проведены, и подтверждения либо никто не попросил, либо оно не требуется.

Би-би-си: Чаще всего по какой причине снимались эти видео? То есть зачем это нужно?

— [Причины] могли быть самые разные. Это могли быть просто какие-то воспитательные мероприятия, скажем, человек плохо себя вел, много жаловался, например, правозащитникам, адвокатам, в прокуратуру или еще куда-то. Ну или действительно отказывался выполнять требования администрации, не хотел соблюдать распорядок дня. Ну и вот проводились такие мероприятия, чтобы привести его в чувство, так сказать.

Бывали случаи, когда это могли быть какие-то заказные действия. Для чего? Не знаю, с целью выбывания показаний, с целью вымогательства — тут могло быть все, что угодно. С какой целью можно оказывать давление на человека? Да с любой. Каковы могут быть причины и мотивы у людей, которые это заказывают? Тут можно только гадать.

Би-би-си: Когда у тебя план созрел?

— Где-то окончательно оформился году в 2019-м, наверное. Тогда уже некоторые моменты у меня были, но я подумал, что буду собирать. Не всегда получалось успеть скопировать, но то, что удавалось, я все методично складывал, архивировал, прятал.

Би-би-си: Ты тогда уже знал, что к Владимиру Осечкину придешь с этим?

— Нет, тогда еще про Владимира не знал, это уже ближе к 21-му году я понял. С годами жалоб на деятельность ОТБ-1 приходило все больше, и они, конечно, все проходили через меня, то есть я видел, откуда жалобы, кто жалуется — просто, скажем, частное лицо через адвоката подает жалобу или это чьи-то родители написали в прокуратуру, например. Или от Владимира Осечкина приходили жалобы. Либо по публикациям на его канале Следственный комитет и прокуратура начинали проводить проверки, и тогда снова эти жалобы сваливались на нас.

То есть понимаешь, какой интересный момент — Владимир Осечкин у себя на канале публикует видео с каким-то разоблачением, со свидетельствами, показаниями каких-то потерпевших, которые говорят, что подвергались избиениям или изнасилованиям в ОТБ-1.

Следственный комитет, возможно, возбуждает дело, и прокуратура по надзору тоже как-то активизируется. И что они делают — следственный и надзорный органы — они направляют в ОТБ-1 запросы типа: «Поясните, пожалуйста, вот эти, вот эти, вот эти вопросы».

Они не расследуют ничего сами, они не приезжают с проверкой показаний на месте, они не приезжают изучить достоверность фактов, изложенных этим потерпевшим, — то есть в какой палате это происходило, при каких обстоятельствах, кто именно это делал. Нет.

Они направляют письмо — опросить вот этих осужденных, дать пояснения от вот этого, вот этого, вот этого сотрудника по таким-то, таким-то, таким-то вопросам.

Би-би-си: Ты должен был эти видео удалять — ты их не удалял, ты их архивировал. Ты решил, что ты вынесешь это за пределы колонии. Ты единственный человек за всю историю существования российских колоний, который умудрился это сделать и которому вообще пришел в голову такой план. Ты видел, что там происходит, ты знал, что тебе может грозить, если ты это сделаешь. И при этом ты все равно где-то нашел эти силы, эту смелость. Как ты смог?

— Если бы это, конечно, вскрылось до того, как я освободился, я бы, наверное, не освободился. То есть хорошо прятал.

Где взял силы? Да не знаю. Я бы не сказал, что мне потребовались какие-то неимоверные усилия, чтобы решиться, чтобы продолжать это делать. Я думаю, что оно как-то просто в моменте приходило само. И главное было иметь какой-то план действий. Скажем, вести себя естественно, не нервничать.

Хотя я человек такой уже был, в последние годы своего срока особенно, очень раздражительный, очень эмоциональный, поэтому никто особо не обращал внимания, если я чуть более раздражительный, чем обычно. У меня работа была нервная (смеется).

Би-би-си: Ты вообще такой человек, который придумал план и дальше можешь ему следовать?

— Честно говоря, планирование — это то, наверное, что мне удается. Я очень некомфортно себя чувствую, если не знаю, что будет дальше. Поэтому и вот последние недели я чувствовал себя в большом стрессе, когда у меня не было никакого плана и я не знал, что меня ждет. Не то что на следующей неделе, я не знал, что будет завтра.

А имея план, я чувствую себя комфортно. Я знаю, как прийти к следующему пункту, какие для этого нужно выполнить подпункты, и уже следую самостоятельно составленной инструкции. Это моя зона комфорта.

Би-би-си: Когда ты видел эти видео там еще, в колонии, тебе было страшно, что с тобой произойдет то же самое?

— Нет, были опасения, что со мной может произойти то же самое, если я не буду достаточно осторожен, достаточно предусмотрителен, если я потеряю бдительность. Главное было не нарушать этих правил.

Би-би-си: Ты так полагался на план, но ведь произойти в принципе может все, что угодно. У тебя не было такого страха?

— Прямо страха нет, потому что когда предусмотрено практически все со всех сторон, когда прекрасно знаешь, как это работает…

Нет, естественно, бывали очень непредвиденные моменты, бывали очень стрессовые ситуации. Как-то раз было, что ночью к нам приехала огромная группа из Следственного комитета, из прокуратуры по надзору и управления ФСИН — не только управления ФСИН по Саратовской области, но и сотрудники из центрального аппарата ФСИН — было больше 15 человек, наверное. Они начали опрашивать осужденных, это тоже было после какой-то из публикаций Владимира.

Би-би-си: Эта публикация не была связана с тобой.

— Конечно нет, я ведь находился в местах лишения свободы. В то же время я подумал, ничего себе мужик — это что он там такого выпустил, что они ночью тут подхватились, приехали из Москвы, из управления, из прокуратуры? Это что он там такое мог сказать или сделать, что они настолько быстро отреагировали? И вот, наверное, тогда я и понял, что вот это человек, который сможет сдвинуть все это, всколыхнуть все это болото.

Би-би-си: Но при этом это был опасный для тебя момент? Они же все проверяли?

— Они полностью все проверяли, они проверяли компьютеры. Они вели себя как дома. Это был очень стрессовый момент — но, с другой стороны, я подобную ситуацию тоже предусмотрел как раз на случай такой проверки. Я же говорю: главное было — все хорошо прятать. Скажем так, не просто завернуть в пакет, положить в землю, а сверху положить камень, но еще и вырастить сверху дерево — так, чтобы совсем никто не догадался. Примерно настолько все было многослойно упаковано. Поэтому именно за это я не опасался.

Би-би-си: Физически сколько места занимали эти носители информации?

— Это был относительно большой объем. Практически с ладошку.

Би-би-си: У тебя было четыре досмотра на выходе?

— Ну да.

Би-би-си: То есть твоя работа все эти годы, в том числе работа с камерами, позволила тебе узнать, каким образом лучше спрятать диск?

— Все говорят, что это невероятно, невозможно. Нет, это все возможно, когда знаешь, как это работает, когда ты знаешь этих людей, знаешь, чего от них ждать, как они себя примерно хотя бы поведут в той или иной ситуации. То есть я все это продумал, я это все «прокатывал» не один раз, пока все это до автоматизма не докрутил, пока не решил, что да, вот этот вариант точно пойдет. И все получилось.

Би-би-си: Сейчас возбуждено несколько уголовных дел, есть задержанные, но это именно «актив». Это не фсиновцы. В твоем идеальном мире чего бы ты хотел добиться?

— Вот эти несколько уголовных дел, какие-то увольнения, кадровые перестановки — это все, по сути, мелочь по сравнению с тем, что там происходит. Хотелось бы, чтобы в первую очередь это заставило людей — как минимум потерпевших — говорить. Было бы неплохо, чтобы те люди, которые сейчас оказались под следствием, начали говорить, что именно они делали и для чего, что им об этом известно. Чтобы на скамье подсудимых оказались наконец не только исполнители, но и люди, которые отдавали приказы, организаторы. То есть тогда, мне кажется, я бы смог почувствовать какое-то удовлетворение.

Би-би-си: С твоей точки зрения, вот этот «актив», который занимался пытками, — что это за люди, которые издеваются над другими, не испытывая угрызений совести?

— Ну во-первых, может, и испытывают. Во-вторых, как так получилось — трудно понять. Давай по-честному, в тюрьме практически нет людей с неискореженной судьбой, с несломанной психикой. Это место, которое уродует души. Поэтому как так получилось — я не знаю. Гораздо важнее, мне кажется, — что нам теперь с этим делать?

Би-би-си: А что?

— Поживем — увидим. Я не знаю.

Би-би-си: Ты сидел в одной колонии, но на твой взгляд: то, что ты видел, распространено повсеместно? Или это одна-две колонии такие?

— Я уверен, что это повсеместно. Мы же неоднократно слышали и о других таких учреждениях в совершенно разных областях. Возможно, мы что-нибудь увидим оттуда. Возможно, это как то мотивирует других людей. Возможно, кто-то располагает уже такими сведениями. И вот этот резонанс позволит им наконец-то решиться на то, на что до сих пор они не решались.

Би-би-си: Ты бы хотел стать для них примером?

— Да, конечно. Я надеюсь, что они последуют [моему примеру].

Би-би-си: С доверием у тебя сейчас сложно?

— Доверие? Нет… Когда мне что-то говорят или я что-то вижу, мне всегда хочется перепроверить, всегда хочется найти какой-то подвох. [Я думаю]: какой-то это непростой вопрос, почему их это интересует? Здесь что-то неспроста. Это да. Есть такой термин — профдеформация. Например, у следователей, которые со временем начинают себя дома вести как на работе, подозрительность появляется.

А в тюрьме нужно всегда быть начеку, быть осторожным. То есть любой человек может вопрос тебе задать неспроста и иметь в виду совсем не то, что ты услышал в этом вопросе. В зависимости от того, как ты ответишь, он уже может как то твои слова переиначить. Поэтому такая подозрительность — это защитный механизм.

Би-би-си: Все произошедшее — травмирующий для тебя опыт? Тебе сложно с этим справиться? На что влияет эта травма?

— Абсолютно на все. Это меня изменило. Изменился мой взгляд на окружающих людей, на окружающий мир. Это поменяло все. Практически нет ничего такого, что осталось бы как раньше.

facenews.ua